Вокруг царили цвета, то плавно перетекая друг в друга, то резко обрываясь, насыщая пространство эмоциями, — откровенно положительными, надо признать, — смеясь над предрассудками, логикой или здравым смыслом, заставляя усомниться в собственном существовании и существовании мира вокруг, словно говоря, нет, крича, вопя: «Вот они мы, и мы суть все, и все есть ничто, кроме нас!» — и одновременно с тем успокаивая своей живостью и нереальной яркостью, вселяя уверенность в вечности этого состояния, идея чего, если подумать, была достаточно уместной — ведь если порождение разума и подсознания, не имеющее ничего общего с миром реальным, не вечно, то оно имеет временные границы и, соответственно, может быть ими четко определено, может получить свое местоположение в стройных логических рядах, что противоречит самой идее его, состоящей из беспорядка, хаоса, полного отсутствия закономерностей или последовательностей — просто цвета, весь спектр, если угодно, кружащиеся вокруг. Они приближались — несмотря на отсутствие длины, ширины, высоты и просто какого-либо пространства, он отчетливо ощутил притяжение, словно цвета звали его к себе, приглашая раствориться. И он шагнул навстречу, отбрасывая мысль об абстрактности всякой формы, объема или массы, и впустил в них себя.
Он понял все. Осознал всю сущность бытия. Каждая душа — один из бесконечности цветов, цветовых пятен или точек, и жизнь — лишь череда смешений, создающих нечто новое, ибо не может быть ничего одинакового в этом калейдоскопе, и каждый цвет — свой, особенный, неуловимо отличающийся от остальных и в то же время всем с ними схожий.
Приближался человек. Выстраиваясь в лабиринт красок, Они кричали, и вопили, и кружились, завлекая его к себе, приглашая стать одним из них, ибо лишь так можно познать истину.
— Ведь истина суть мы! — увлеченно произнес Сид, немного приходя в себя и замечая смазанное пятно, которое, по идее, было чьим-то лицом, склонившимся рядом.
— Кончай свои приколы, Сид, ты что, не помнишь, концерт через час! Только не говори, что ты опять под кайфом, — заранее обреченно произнесло пятно.
— А-а, Роджер… — и почему это вместо того, чтобы обрадоваться искре сознательности, пятно(начинавшее уже постепенно оформляться в знакомое лицо Уотерса) страдальчески вздохнуло?
— Это не смешно, Сид. В следующий раз я присмотрю за тобой перед концертом.
Да, да, конечно. Это будет в следующий раз. А сейчас Сиду позволено идти нетвердой поступью и созерцать цвета — и цветы — украшающие серую обыденность.